ПОПОВ ЛЕС

1. Чародей

Когда я думаю, что вот, мол, сходить бы за грибами, орехами, за морошкой, черникой, малиной или клюквой, мне всегда представляется в первую очередь Попов лес, потому что он для всего подходит.

Он - разный. Здесь и густые ельники с пиками сухих сучьев понизу, мшистые, едва проходимые близ болотин, с упавшими и тоже обомшелыми деревьями. В таком ельнике среди молодых (столетних) елок то тут, то там стоят, корячатся толстенными ветками вовсе старые, "безгодовые" ели, что помнят, наверное, и того небедного попа - бывшего лесовладельца.

Здесь и осинники в травах чуть не до глаз человека, и сосновые, березовые чащи, а рядом - неохватные приземистые сосны, будто нарочно расставленные изредка среди пышных папоротников и чернично-брусничных коч, или так же редко белыми колоннами стоят березы, поддерживая небо.

В низинах громады березы, черные от времени и сырости, бывает, сходятся вместе, и кажется, вот-вот продавят податливую землю.

Они тоже многое помнят. Наверное, помнят и царицу Екатерину, с которой в наших местах связано почему-то много преданий: и название села Горе-Грязь пошло будто бы от нее, когда карета увязла посреди улицы, и речка Княгиня, говорят, получила свое имя после царственного замечания о непристойности прежнего прозвища.

Конечно, такие предания живут не в одних ярославских местах, а старые березы, особенно посаженные вдоль трактов почтовых, и везде-то звались екатерининскими, хоть и пели в старину:

Ты, Ракчеев господин, 
Дороженьки проторил 
Да канавушки прорыл, 
Березками усадил. 

Но тут сам лес, поистине вековечный, словно некий чародей, вызывает прошлые, давние времена. Он весь, говоря словами поэта, свеет древними поверьями".

Может быть, потому только здесь, в Поповом лесу, среди громад сосен и елей, берез и осин, я могу представить нашего предка, что в легких лапотках, липовых ли, берестяных, шагал с топором (и топорище сам делал из крученого, "свилеватого" березового комля, не раскололось чтоб и не сломалось - "носилось, не сносилося").

Шагал предок, приглядывался, какое дерево пойдет на колоду, какое на полоз для саней, какая елочка, тонкая да ровная, - на косье, на грабелище, а кленок - для говорливого рожка.

То липу выберет. Кору снимет - пустит на луб да на лыко, рогожу; мягкую древесину тонкими пластами сколет, согнет из них короб - легонький сундук или ларь, без железа и клея, с теми же липовыми навесочками, запорчиками. Выберет березу - хоть на "подушку" для телеги, хоть куда, а из бересты те же лапотки или посудину какую сплетет, да брусочницы, да пуговичницы, или на стельки господам в сапоги поставит. Деготь? Деготь и из тонкой бересты хорош будет.

А для посуды лучше всего корень древесный. Из него такие славные "коренухи", плотные да ровные, красивые, плел мужик - не то что под муку, и под щи сгодятся.

Да, мы знаем: жили когда-то люди одним лесом, все у них из дерева. Но ни в одном молодом лесу эта древность не вспомнится, не представится. А войди в Попов - так и пахнёт на тебя древностью, нелегким и от бедности богатым на выдумки старинным бытием.

Лес этот довольно велик, и если бы не старые, едва заметные межевые канавы, если бы не широкие просеки, уже заросшие липняком да орешником, если бы не вырубки, тоже ставшие давно молодым лесом, там легко было бы и заблудиться. А мне словно мало его, я еще прирезаю к нему про себя интересные лесочки, болотинки окрест, чтобы все тут было - Попов лес, чтобы вновь и вновь открывать его как некую чародейную страну.

2. Вокруг да около

В нашей деревне жила забавная семья. Рассказывали - дед у них любил побродить по свету. С весны уйдет из дому и вернется только к зиме. Что делал - неизвестно.

- Экий ты брод! - упрекали его незлобно, безо всякой надежды образумить, наставить на путь истинный. - Что тебе на месте не сидится, как всем, не работается?

Но, видно, сильно прельстили его дальние дороги. Приходила новая весна, и он опять пропадал где-то.

Так и прозвали его Бродом. И дети стали Бродовы, и тоже стали бродить, забросив дом и поле.

В то время, которое мне, запомнилось, тяга к странствиям пошла по женской линии: бродили тетка Анна с дочерью Лидией.

Однажды летом они стояли на дороге посреди деревни, окруженные любопытными, показывали неведомые душистые ягоды, желтые, будто медом налитые, - морошку. Давали попробовать. И мне досталась ягодка.

Тогда и услышал я впервые слова: "Попов лес", и чары того леса коснулись моего сердца, захотелось попасть туда, в Бродово царство, разыскать ту ягоду. Не знал, что не скоро попаду, что придется походить пока вокруг да около Попова леса.

Впрочем, "около" - это и Локаловский осинник, что теперь уже "прирезан" к Попову лесу (а когда-то владели им гаврилов-ямские фабриканты Локаловы, известные по чудесным льняным скатертям - изделиям местных ткачей).

В Локаловском лесу я не раз бывал еще в годы мальчишества. То всей семьей ходили за орехами, и в памяти остались огромные осины, березы, липы и толстущие орешины, которые не нагнешь; на них можно было только взбираться и сбрасывать вниз крупные грозди орехов - по семь, по двенадцать в каждой. То забредали сюда во время грибных походов.

Пришлось порыскать по нему и ночью, когда пропало вдруг стадо телят, которых пас я не всегда удачно (телята, правда, сами нашлись под утро: они преспокойно гуляли в овсе возле самой деревни).

Облитый лунным светом, до черноты темный в затеньях, озвученный гулким эхом от голосов наших зовущих и вскриков напуганных птиц, он и сейчас в том виде в глазах моих и ушах - то бледно-зеленый, то черный, таинственно неподвижный и гулкий. И когда говорят: "сказочный лес", "фантастический", я представляю тот лес в ту тревожную ночь.

А сам Попов лес, его сердце - все открылось мне после войны, когда я вспомнил медово-желтую душистую ягоду. "Надо найти ее. Посмотреть хоть, на чем и как растет".

Подумал и решил: идти, отыскать, посмотреть.

3. За медовой ягодой

Отец не знал точно, где морошковое болото. Перейти Мака-ровскую речку и идти дальше - вот все, что он мог сказать.

Я спросил еще, нет ли там змей.

- Нет, - ответил он. - Змей нет.

Налегке, в летних тапочках отправился я скорым ходом и часа через три, удивляясь и радуясь, шагал уже за той благословенной речкой.

Передо мной был дремучий смешанный лес, кое-где вырубленный, кое-где прерываемый кустарниками, ручейками. И чем дальше, тем меньше следов человека.

По краю леса, по сырой луговине, тянулась еле заметная то ли дорожка, то ли тропка. В особо явных мочажинах среди травы и черноземной жижи когда-то положены были, а теперь почти утонули жердинки, обломки древесных стволов. Иногда путь вовсе пропадал в нетронутой траве, но видно было, что здесь все-таки ходят, а раз в год и ездят - возят сено. И сейчас кое-где встречались свежие стожки.

Людей не видно, не слышно, спросить некого, и, прошагав километров десять, я повернул обратно, время от времени делая вылазки в стороны, чтоб наткнуться все-таки на какое-нибудь болото. И наткнулся... на скопище змей.

Шел легкий летний дождичек, и они лежали в траве, свернувшись, блаженствуя в тепле и сырости.

Оторопел даже, когда одна за другой змеи стали развертываться передо мной с приглушенным шипением, когда и впереди, и по сторонам заколыхалась трава, повторяя извивы гадючьих тел.

В сапогах еще было бы спокойнее. Да и то - долго ли в густой траве наступить па хвост невидимой хозяйки луга. А тут в тапочках... И только выбравшись обратно на дорогу (осторожно, по своим же следам), вздохнул с облегчением, и противный холодок стал уходить из груди, со спины.

Я не отважился больше свернуть с дороги, пока не перешел речку с другой стороны.

Второй раз я шел в сапогах, с палкой в руке и, прежде чем уйти за речку, получше расспросил дорогу в ближней деревне.

Мне опять "повезло" на змей. Первую встретил еще в деревне: полуметровая гадюка переползала тропку, направляясь к углу крайнего дома. Повезло и с расспросами. Не только рассказали, докуда дойти, куда повернуть, а куда не надо, - со мной отправился провожатый, мальчонка лет восьми.

- Морошки сейчас нет, она - когда земляника. А болото я покажу. Тут рядом, - утешил он.

К удивлению моему, повел меня парень не по низине, а в гору. И само болотце, оказалось, лежит на возвышенности, этаким блюдцем среди старого леса. На нем изредка чахлые сосенки, березки, а больше багульника, черничника, брусничника и голубичника. И - мох белый. Нога тонет по колено. И - сырость. Сапоги чавкают водой.

- Вот он, морошник, - сказал паренек. - Без ягод...

И верно: моховые кочки кое-где сплошь закрыты темно-зелеными кустиками растений вроде костяники. Только листья похожи скорее на черносмородинные. У иных кустиков сверху засохшие чашечки, держалки бывших когда-то ягод.

Неужели так-таки все и осыпались?

Стоп! Что это желтеет там, среди темной зелени? Ягода...

Да, такой и была в моей памяти морошка: кучка желтых зерен, будто они из засахаренного меда, а по форме что-то среднее между малиной и костяникой.

А запах? Запаха я не учуял. Вкус? На вкус ягода была кисловатой. Отыскал я еще пяток морошин, и все были уже перезрелые.

Ну что ж! Хорошо и то, что знаю теперь, когда и как растет редкая в наших местах ягода, можно сказать - неведомая.

За вкусной и душистой пришлось идти в третье лето, уже вовремя, в июне.

4. Дары

Летом в Поповом лесу хорошо побродить средь дышащих жаром папоротников, под соснами, березами-великанами и по светлому мелколесью, по еле заметным тропочкам на просеках, среди орешника и бересклета, кленов и лип и, нырнув в холодноватый сумрак еловой чащи, утопая ногами в зеленых и белых моховых коврах, зайти в такие дебри, где еле проберешься через упавшие позеленелые деревья. Но еще лучше ходить с корзинкой. Под стать лесу и дары его.

Здесь самые крупные грибы из всех, что когда-либо мне встречались. Красноголовик-березовик найдешь - хоть вместо шляпы, хоть вместо зонта пользуй. Белый - тоже долго будешь примериваться, как уложить в корзинке.

Как раз там, среди редких сосен и берез, такие грибы, хотя, впрочем, и в молодом березняке не мельче.

Черных груздей тут - припасай только, куда класть. Лисичек, маслят, подорегаин (особых полугруздей), сыроежек разных - тоже хватает.

Не хочешь грибов - с середины августа, как овес в полях поспеет, рви отменные орехи. Не хочешь орехов - собирай чернику, тоже крупную, породистую. Иди хоть в сентябре, когда и лист черничный осыплется, - полным-полно ее: что черный град навис над кочами. Малина?

В конце июля шли мы за грибами и попали на вырубку в ельнике. Попали в своеобразную чашу, прогретую солнцем и, в безветрии, до краев наполненную сладким, парным малиновым духом.

Кое-где на вырубке остались елочки, березки, олыпивки, а все остальное занимал малинник. Погуще и повыше - там, где лежали грудки полуистлелых сучьев; пореже и пониже - на чистом месте и в тени у стены леса.

А увидели малинник вблизи - не верилось, что малина лесная, не садовая: крупнее наперстка ягоды, яркие, спелые, и темно-бордовые, переспелые, в сизоватом, как дым, налете, так облепили ветки - аж согнулись они, склонились к земле от тяжести. И спереди, сзади, по сторонам - все красно от малины. Глаза разбегаются: к одной ветке подойдешь - другая еще лучше.

Наверное, в таких случаях и приходит к людям счастливое слово "изобилие".

- Ой-ой! - охает сестренка и молит радостно сияющими глазами: - Поберем, а?

- Поберем, - соглашаюсь, улыбаясь ее мольбе, тоже не в силах оторваться от малинного очарования, от этой соблазнительной красоты.

И побрали, не замечая времени и вездесущей крапивы.

И вместо грибов выносили из леса полные корзины ягод, сочных и удивительно чистых, без червышка.

Варили варенье. А мне вспомнилась малина сушеная, с тем же сладким запахом, что у свежего варенья, но более тонким, не бьющим в нос. Мальчишками зимой мы набирали ее в карманы и по дороге в школу сосали, словно вкуснейшие конфетки. И теперь мы решили насушить ее побольше, потому что сушеная - что сухие грибы, она куда хочешь годится: и заваривай, от простуды лечись, и размачивай, пеки пироги или среди зимы готовь свежее варенье. Но столько вышло малины - и свою печь заняли, и к соседям нести пришлось. И дня два малиновый дух стоял над деревней.

Что еще в Поповом лесу?

Проще сказать, пожалуй, чего там нет. И брусника есть, и клюква (на том же морошковом болотце, по беломошным кочам и прямо во мху), и голубика, и смородина.

5. Апрельской ночью

Когда я впервые собрался на лесную апрельскую ночевку, выбрал, не раздумывая, Попов лес. А что же еще мог выбрать? В лес - так в лес настоящий идти, не в кустики.

- А не мрачновато в Поповом? - осторожно сбивали с толку домашние доброхоты.

Нет, там хватает и светлых полян.

- Не страшно? Один ведь. Хоть бы еще кого взял.

Нет, в лесу никогда не страшно. Раз только испугался - когда лягушка подскакала к ночному костру, поглядела, поглядела на огонь круглыми глазами да и махнула в самое пекло.

Мне показалось, целую минуту сидела там, пока не вылетела обратно, как выстреленная, не поскакала, ошалелая, прочь. А я еще не скоро перевел дух.

На ночь нравится мне устраиваться так, чтоб за спиной, с севера, был густой, непродуваемый ельник, а перед глазами - поляна с мелким березняком.

Обычно это как раз та поляна, за которой - чудо-сосны, по одну сторону - березы-громады, по другую - вековой смешанный лес.

Ющная опушка в конце апреля уже вся свободна от снега, а сделаешь "полати" над муравейником - и совсем тепло. Останется только устроить легкий заслон из веток с той же, северной стороны. Неплохо, если он и сверху чуть-чуть прикроет. А с юга у меня костер из еловых пней, что горят чуть не всю ночь без добавки.

Теперь сиди и слушай.

Это великое удовольствие - слушать такой богатый лес. Забудешься на минутку - и вот уже тихонько пофыркивают перед тобой лошади, невидимые в наплывающей темноте. Где-то болтуньи женщины встретились, остановились на дороге и вполголоса рассказывают друг другу новости, торопливо, наперебой. И, видно, много новостей: скоро полночь, давно спать пора, а они все выговориться не могут. А в полночь закричат вдруг мальчишки, дурачась: "О-го-го-го-го!.. У-ху-ху-ху-у-у!.." То тут, вблизи, то там, за черной стеной леса.

Пошумливая, потрескивая, горит костер. Красные искры струйками стремительно уходят в небо и гаснут в вышине. Пламя чуть отодвинуло темноту, жаркими зарницами полыхает на ближних стволах деревьев.

Все привычное, родное, прямо-таки домашнее. Может, потому и лесные звуки принимают домашний вид, хотя и знаешь: один ты из людей в этом лесу, и не лошади пофыркивают - влюбленные вальдшнепы хоркают над березами; не болтуньи женщины перебирают новости - бормочут на вырубке тетерева; не мальчишки озорничают в темном лесу - филин летает кругами, зовет к себе подругу.

После полуночи можно час-другой подремать, потому что и лес засыпает, вздыхая всей своей громадной массой, а тебе надо спозаранку опять открывать глаза и уши, слушать вяхирей и горлинок, тетеревов-чернышей, что, словно соревнуясь, славят утро бесконечным "урруку-руку-ку". Потом бродить среди мрачноватых сырых деревьев, проваливаясь в потемневшем от сора снегу, переходить ручьи и лужи, затянутые за ночь ледком, слушать бекасов, дятлов, дроздов и прочую летающую живность. Много ее здесь.

Так и выходит: когда я думаю, что вот, мол, сходить бы за грибами, орехами, за морошкой, черникой малиной или клюквой или заночевать в лесу, слушая птиц, мне представляется в первую очередь Попов лес...