НА СТУДЕНКЕ

1. Зачем рыбаки ездят...

У меня дом у самой реки. Сделать подлиннее удочку - можно удить прямо из кухни: подсек - и на сковородку. Но я тоже засовываю в чехол спиннинг с удочками и еду на автобусе километров шестьдесят, потом пересаживаюсь на маленький, разбитый постоянной тряской автобус и на пыльном, обшарпанном сиденье или стоя отпрыгиваю еще километров двадцать - до Студенки.

Нельзя сказать, что рыбацких удач тут больше, а приворожила чем-то дальняя эта речушка. Может, чистотой своей незамутненной да студеностью, может, нравом веселым. Из неоглядных большесельских лесов выбежала она - запетляла по луговинам, засверкала самозабвенно. То вприпрыжку, и озорных взбрызгах, в кипени белой скачет по черным и зеленым обомшелым камням, то уходит в недвижные омуты, и долго плывут по ним, не шелохнувшись, пышно взбитые хлопья пены, как облака в безветренный июльский полдень. А там-опять перекат, каменный или песчаный, и - опять бездонный зеленый омут. То она цедится не спеша сквозь частокол камышей, тростников, покачивая их с ровным шуршаньем, то молча треплет затопленные листья кувшинок, полощет светло-зеленые гривы осок, наяд и рдестов и темные, свивающиеся змеями космы роголиста... Везде она разная и везде - как стеклышко: увидишь каждую песчинку на дне и косяки рыб, бочком-бочком выплывающих из-за стены водорослей.

Еще и то придает ей прелесть, что дышит она всеми запахами лугов и лесов. Даже моторок нет на ней, и на воде - ни пятнышка бензинового. На Студенке рыба первозданно пахнет рыбой, и кажется, только там я смог заметить с удивлением, что окунь чуточку сладковатый, что голавль немножко горчит, а ерш - самая вкусная рыба, по крайней мере в ухе.

Рыба здесь, можно сказать, всякая. Нет только лещей, синца, судака и сома. Зато в верховьях водятся хариусы - любители особой, родниковой чистоты. А ниже речка подпорчена весенним сплавом: местами все дно выстлано затонувшими бревнами, здоровенные колодины темнеют в глуби омутов, березовые кряжи и пластины засели всюду в кустарнике на берегу.

Зажатая в узком русле, Студенка еле справляется с напором вешних вод - бурлит, яростно бьется в берега. И на крутых поворотах обнажаются летом совершенно отвесные, под самый берег уходящие обрывы - темные, из крепко спрессованного стародавнего ила. Кое-где из такой стены диковинной мортирой торчит, нависая над речкой, неохватный дубовый ствол, черный от времени, обломанный неведомой силой. На нем, бывает, сидят босоногие мальчишки, закидывают удочки-самоделки, одну за другой таскают рыбу, приговаривая по-местному, певуче:

- Со-ро-ожка... Окушо-ок...

И эта милая певучесть речи, и любовное, ласковое отношение к природе всегда пленяет меня. "Ишь-ты, - удивляюсь про себя, - словцо-то ладное какое нашли: окушок! А другой бы сказал: окунишка - и все тут..."

Впрочем, деревенских ребят мы встречаем здесь в пять лет по разу. Некогда им сидеть с удочками: даже в каникулы дел хватает и в колхозе, и дома. То на лошадях, то с граблями - везде, во всем взрослым помощники. Разве пастушок подойдет к берегу с удочкой, пока стадо полднеют неподалеку.

И мы с приятелем обычно одни на реке, если день не воскресный, не наедут рыбаки городские.

Мы подбираемся к обрыву по-пластунски и, выдвинув из травы только руки с удилищем, лежим, осторожно приподняв головы, и ловим на выбор, какая понравится. Сверху отчетливо видно, как рыбина хватает червя.

На песчаной быстринке по границе с заводью ловим узких и стремительных, упористых ельцов или, загороженные с головой густым тростником, выуживаем больших окуней из щелей меж бревнами на дне.

У приятеля есть еще свое излюбленное местечко - заросший ивняком обрывчик, где вода уходит под берег, под корни ив. В ветвях прорезан просвет - опускать и подымать удочку. Тут он прямо из-под ног выволакивает отменных плотиц, черноспинных толстых голавлей. Самых крупных вываживать неудобно: рвут лесу и уходят, вызывая рыбацкий задор пополам с досадой.

Голавли на Студенке давно дразнят наше воображение.

Я знаю: и на Которосли, например, есть хорошие. Приходилось лавливать и на блесну, и на "телефон" - перетяжку. И жерех попадался там до полпуда весом. Но чтобы такими стадами ходила рыба, нигде, кроме Студенки, не видывал.

Как-то под вечер сидел я у кустика, таскал на глубинке мелкую рыбешку. И тут на песчаную отмель напротив выплыла целая армада голавлей. Не знаю, сколько их было. Может быть, сотня, может быть, две. Темными поленьями идут и идут неторопливо вверх по течению. Я рот открыл и дух перевести не могу. Кажется, испугался даже: вдруг хапнет который моего червячишку. Что делать тогда? Разве такого дьявола вытащишь...

В одном омуте приладились выманивать голавлей. Просто так, посмотреть. Прячемся за кусты и начинаем потчевать хозяев стрекозой на крепком поводке. К ней сразу подскакивает мелочь: голавлики, жерешки граммов по двести. Но вот, привлеченный сутолокой подростков, из глубины этаким черным поросенком важно всплывает страшенный голавлище, и наши руки невольно тянут спиннинги к себе, словно мы боимся, что он, ухватившись за поводок, стащит нас в омут. Все-таки опять кладем стрекозу на воду. Голавль тычет ее носом (нам кажется - даже сплевывает презрительно) и так же важно опускается опять на дно.

Поймать мы и не надеемся. Довольные уже тем, что видели речного черта, подсекаем пару глупых голавлишек и сматываем "телефон".

- Таких не возьмешь. Тут надо толу... - буркнул кто-то рядом.

Сказали мы ему, конечно, что следовало сказать, но настроение он нам испортил.

И ведь в самом деле придет с толом, грохнет в одном месте, в другом - по дикой жадности своей или по дурости обыкновенной переведет рыбу в реке. Ходят уже с толом по Студенке. Все меньше в ней рыбы...

Всегда хоть понемножку вечером и утром похлещем воду спиннингами. Бывает - попусту, а чаще по одной, по две штучки берем, оставив предварительно по паре блесен на корягах, кустах.

Речка маленькая, и блесну кидаем точнехонько под кусты на том берегу в надежде попасть по башке невидимой щуке. Тогда, мол, она разозлится, схватит железку. Или протаскиваем блестящую обманушку сквозь коряги, забрасываем в самую гущу тростника и кувшинок, и щука хватает ее иногда раньше, чем она зацепится за что-нибудь острыми крючками.

Отчаянное щучье сальто, когда сильная рыбина крутится колесом, пытаясь сорваться, - счастливейшая минута рыбака, и ничто перед ней любая дорога при любой погоде.

Зачем рыбаки ездят?

Когда спрашивают меня, хочется ответить чем-нибудь вроде: "Не скажу!" - и... показать язык.

2. Щучьи страсти

Лучший жор у щук - перед грозой. Даже самые крупные тогда хватают без обычной для них осторожности.

Бывает, выберешь блесну из воды, а вслед за ней в ряби волн покажется такая рожа, что жутковато становится. И только после, когда опустится она на дно, словно растает в волнах, догадаешься: большая, настоящая гналась за блесной, раздув жабры.

Почему перед грозой особо свирепствуют щуки?

Мы с приятелем рассудили так: "Во-первых, изголодаются перед ненастьем (может, и головы болят вроде нашего), а во-вторых, понимают: вместе с грозой ливня жди. Надолго помутнеет вода - не увидишь в ней, не половишь рыбки, набедствуешься. Вот и бросаются наедаться, на всякий случай, наученные горьким опытом".

Перед сильной грозой и подъехали мы к Студенке. Черная туча висела над ближней деревней. Потемнело, и вдруг так рванул ветер, что половина сенного стога взлохматилась, приподнялась и полетела над лугом, разваливаясь, растрепываясь в воздухе. Замотался, пригибаясь к земле, прибрежный ивняк.

Схватили мы спиннинги - и к воде.

Перед нами был длинный омут с берегом обрывистым, отвесным, заросшим сплошь ивняком и травой по плечи. Кидать пришлось, подымая удилище над головой, не особо нацеливаясь.

На втором или третьем забросе у меня дернуло, чуть не вышибло спиннинг из рук.

Не знаю, можно ли описать это. Кажется, я что-то кричал, с трудом провертывая катушку. Она стала упругой, как тугая пружина, то и дело сдавала назад. Да что там! Руки сдавали. Гляжу через кусты: широченная черная спина в накатывающихся темных волнах реки. И почему-то делается немного страшно: в спине этой что-то акулье.

Щука вся наверху, тычется в стороны, стараясь отцепиться, тянет в глубину.

Держу, кручу. Вспотел, от волнения дрожь во всем теле. Может быть, дрожь и подвела. На какой-то момент не удержал ручку катушки - сорвалась, завертелась в обратную сторону, больно колотя по пальцам. А когда справился, поймал снова рукоятку - пошла легко, и я похолодел даже, вмиг опустошенный: так идет лишь пустая блесна.

Чуда не случилось. Больше не увидел и черную спину акулы-щуки.

Закинул снова, но блесна упала в середину ивняка на той стороне. Оборвал леску, и стало поспокойнее: все, хватит на сегодня.

Поблизости, за кустами, что-то бухнулось в воду.

- Эгей, ты где? - кричу приятелю.

Он крикнул что-то в ответ. С берега. Значит, не свалился, порядок.

По воде, по кустам зашлепали крупные капли. Ничего не оставалось, кроме как залезть в машину.

Через несколько минут, мокрый до нитки, пришел и приятель. Тоже с пустом.

- Ну и щуки здесь! - говорил удивленно. - Таких лаптей я не видывал. Да черные какие-то. А подымать высоко. Две сорвались. Большие.

- Большие всегда срываются, - сказал я.

- Не поверил вроде?

Я верил. Но захотелось выдержать тон.

- Ну почему же, Верю, - ответил как можно спокойнее, словно так, для приличия. - Вот, чай, страстей-то щуки натерпелись, как с такой высоты шлепались!

И он обиделся. Всерьез. Впервые за время нашей хорошей дружбы. И когда рассказывал кому-нибудь об этом случае, отчужденно кивал в мою сторону:

- А он вот не поверил даже.

А после отплатил мне. Правда, иным манером, по-своему.

3. Расплата

Тоже было перед грозой, в другом месте. Утренний клев кончился. Я сидел с удочкой возле наших вещей, таскал мелких ершишек, которых кто-то догадался назвать подъершиками. А приятель ушел по реке.

Доспевала уха, когда заворочался гром. Со спиннингом бы пройти, да куда тут уйдешь от хозяйства.

Приятель долго не появлялся. Наконец подает голос издали. Смотрю, мне на зависть тащит сразу трех щук. Крупные - килограмма по два, по два с половиной. Одна побольше, пожалуй.

- Вот как надо ловить.

- Так пойдем, - говорю. - Сейчас самое время!

- Подожди. Спиннинг сломал.

И верно: от удилища остались две половинки.

- И хорошо берет, - между тем спокойно, буднично рассказывал он. - Прямо в траве. Там есть такое местечко, пятнышко. Нигде не берет, а тут кинешь - хватает. Одну тащил, тащил - она как бросится под куст. Побоялся, что уйдет, и дернул, сломал. Вытянул все-таки...

Как старательно, неторопливо прилаживал он новое удилище, прикручивал колечки! Да с отдыхом, с перекуром. А когда кончил и я держал уже наготове свой спиннинг, он потянулся с хрустом и заявил:

- Поесть хочется.

Брызгал дождь, время нещадно уходило, а этот счастливчик,, обладатель тайны неведомого пятнышка трав, полулежа похлебывал уху и явно издевался над моим нетерпением. Что ему жор, если три отличных щуки, еще пахнущие остро свежими водорослями, у него за спиной поблескивают золотистыми пятнами боков, шлепают хвостами, вскидываясь или извиваясь по-змеиному, пытаются ползти в мокрой траве. Нарочно, наверное, отвернулся от них, чтобы не смотреть - до того, мол, надоели - и предоставить эту возможность мне.

Честно говоря, я тоже старался не смотреть, но это не очень получалось, и то и дело встречался взглядом с лобастой щукой, по милости которой был сломан спиннинг. Мне казалось, что в ее холодных глазах сквозит презрительная усмешка.

Когда мучитель мой надумал и покурить лежа, я взбунтовался:

- Хватит, по пути накуришься.

И мы пошли. Наверное, после отдыха он тоже не прочь был еще раз почувствовать щучью хватку. А может, смилостивился, решил потешить: доброты ему не занимать.

И на месте, когда, пролезши сквозь кусты, оказались в конце омута, переходившего в мель с островком кувшинок и сусака, ОБ поставил меня вперед, а сам кидал издали, из-за моей спины.

- Ты - туда, в траву. Не бойся, что зацепишься.

Я не боялся: моей лесой можно было не только траву, кусты на берегу выдрать. Но не пришлось. С первого броска, едва стукнула блесна по воде, ее схватила щука. Поменьше, чем та, лобастая, но все-таки...

4. "Золотой Берег"

В этот раз у приятеля были какие-то срочные дела, и я отправился на Студенку один. Стояла уже осень, сентябрь шел к концу. То и дело прыскал холодный, нудный дождь с ветром, клева не было, и оттого становилось еще тоскливее и холоднее. Пробовал ловить на удочку, но, как на смех, пескари, ерши и те брали только самые мелкие - из мелочи мелочь. Кидал спиннинг и поперек реки, под кусты, и вдоль, с мысочков,- пусто. Из любопытства и то не провожают блесну щуки. С трудом удалось разбудить пару - плеснули неподалеку.

Мокрый, хоть и в плотном армейском плаще, усталый от неудач, отупелый даже, брел я по берегу с зачехленной удочкой в одной руке и спиннингом в другой - искал местечко, где бы развести костерок, посидеть и погреться немудрой ухой. За плечами под плащом был у меня мешок с запасом одежды и провизии, с котелком, на дне которого болталось несколько рыбешек. Но то дров не встречалось, то к воде не подступишься - обрывы да сплошные кусты, - то место унылое, голое, не укрывающее от холодного ветра. Я шел и шел дальше.

Вдруг за кустами (показалось - по ту сторону реки) мелькнуло что-то красное. Вглядевшись, различил детскую фигурку в длинном красном плаще явно с чужого плеча. "Девчонка?" Чтобы окончательно убедиться, окликнул:

- Эге! Как рыбка?

- Ниче-его-о, непло-охо! - звонко пропел красный плащ. "Неужели у этой пигалицы что-нибудь ловится? И в плаще в этом... Быков, что ли, дразнить вырядилась?"

- Не может быть! - не поверил я. - Знаешь, что мне не пройти, вот и хвастаешь.

- А вы кусты обойдите...

Реку скрывала от меня, как насыпь, гряда вдоль берега, заросшая плотной стенкой ивняка в путанице остарелых трав, и я еле отыскал узенькую лазейку. А спустился с обрывчика вниз, глазам своим не поверил - до того хорошо тут было!

Я стоял на широкой и светлой песчаной косе, уютно отгороженной берегом и ивняком от унылой луговины и словно от всего-мира. Совершенно чистый, точно специально просеянный и промытый песок солнечным треугольником врезался в реку, почти перегораживая ее, и лишь у того берега, у кустов, бойко бежала, играя, слезово-прозрачная вода. Налево, вверх по течению, песок сменялся каменистой отмелью, скрывающейся за поворотом реки, а направо обрывался сразу, уходя в глубокую заводь под съехавшим с берега кустом. За ней - полоска песчаной отмели, а дальше уже спокойная зеленоватая гладь щучьего омута. Кусты ивняка с обеих сторон сдвинулись к нему вплотную и, доверчиво положив на воду пышную зелень ветвей, дремали вместе с ним.

Точно добиваясь совершенства картины, природа положила последние мазки: среди курчавой зелени ивняка, обступившего омут, поставила один желтый куст, перед омутом у того берега воткнула пучок зеленой осоки, а на краю песчаной косы бросила поперек белое березовое бревно, так что один его конец был в воде.

Плащ вырастал из воды на самом конце бревна, светлая струя подхватила полу, тянула по течению, раскидывая вокруг алые блики. Но вот он повернулся на хруст песка под сапогами, откуда-то снизу вынырнула ручонка, откинула верхушку плаща, и из нее глянула розовая мордашка. Передо мной был рыжий зеленоглазый мальчонка лет восьми с прутиком-удочкой.

- Ловко ты тут устроился!

И по тому, как мальчишка расплылся в бесхитростной улыбке, не в силах скрыть и гордость, и смущение, видно было: он отлично "ознает прелесть этого уголка и считает его, пожалуй, своим открытием. Того гляди, скажет: "Это - Золотой Берег..."

- Ну, где же твоя рыба?

- А на кука-ане. Во-он у куста.

В песке у заводипки торчала палка, и на шпагатинке, прихлестнутой к ней, в воде плавала вереничка хорошеньких окуней.

- Сейчас не клюет, - словно оправдывался мальчишка. - Ерши повалили...

- А что ты в плащ завернулся? - спросил я. - Дождь кончился.

- Так опять пойдет.

Познакомились быстро. Пока я сбрасывал мешок, ломал сухие ивовые веточки для костра, собирал застрявшие в кустах палочки, поленца и досочки, узнал, что звать мальчонку Генкой, что пришел он не на удочку ловить, а закидывать донки на щук, что у него мамка хворает, а в больницу везти далеко и дорогу разбили, натрясет - еще хуже будет, что ест она плохо, вот рыбки, говорит, поела бы, щуки жареной... А папка - он в Андрееве, в главной усадьбе совхоза. Там и контора, и кузница. Папка - кузнец. Не только трактор или комбайн отремонтировать может, а и любую машину, хоть легковую, задний или передний мост подварить, наладить. Много у него работы. С утра уедет па мотоцикле, вернется поздно. В плохую погоду больше ломаются машины...

- Может, вам бы и жить в Андрееве?

- А мы переедем. На Октябрьскую дадут квартиру. Здесь что? Ну, радио, телевизор. Не поставишь ведь клуб в маленькой деревне. А там - с газом квартиры, с паром. Дров не надо. И школа большая, и магазин, и клуб. А особо - больница.

Он так и сказал: "особо". Говорил совсем по-взрослому. И все дельно было в его рассуждениях. Верно ведь: не построишь клуб или больницу в каждой деревеньке. Верно: надо съезжаться в крупные, благоустроенные поселки на больших, автобусных дорогах. Незачем при современной технике сохранять селения на каждом клочке земли, да еще в неудобных местах, доступных только тракторам да ногам рыбаков, охотников.

- Не жалко уезжать?

- Жалко. Щучьи места здесь...

- Да как же ты ловишь? - спохватился я.

- А просто: на карася да на окуня.

- На окуня берет разве?

- Ой, да лучше берет! - загорелся Генка. - Окунь, он знаете какой живучий! Большие хватают.

Заплясал над берегом костерок. Я вырезал рогатинку и палку для котелка. Нарочно бросил на песок зеленые ветви, нож воткнул в комель березового бревна. Убежище наше сразу приняло обжитой вид. Генка сначала помогал мне: собирал дрова, наливал воду в котелок, а по пути любовался красивым моим ножом с медными накладками по концам ручки, с отлитыми на них охотничьими собаками, крутил катушку спиннинга. Потом ушел ставить свои донки: дело уже шло к вечеру.

Пока закипала вода в котелке, я подловил еще ершей под тем самым кустом в заводинке, где до меня таскал окуней Генка (и верно, "повалили": не успеешь закинуть удочку - пробка ныряет под воду). А когда он вернулся, готова была уха - со свежей картошкой, с луком и перцем, с лавровым листом, с дымом костра. Я усадил его попробовать, погреться, и, к моему удовольствию, он не упрямился.

Опять брызгал холодный дождь, позолоченный уходящим солнцем, а мы, прижавшись друг к дружке на опрокинутом мешке, накрытые плащами так, что и над котелком получился удобный козырек, почти не замечали брызг. Генке, наверное, хорошо было сознавать себя хозяином "Золотого Берега", приютившим странника-рыбака, приятно глотать горячую, душистую, вкусную уху. Раскрасневшись, он жмурился блаженно, весело постреливал зеленым глазом на меня, на жаркий костер, насмешливым шиканьем встречавший капли дождя, на говорливую и задумчивую воду реки, на кусты и песок. А мне доставляло радость чувствовать рядом этого мальчонку, покровительствовать ему по праву старшего и в то же время равного для него - уже опытного, заправского рыбака.

- А ночевать-то где? - спросил Генка.- Шалаш делать будете али в деревню пойдете?

- Э, голова - два уха! А скирды в поле на что? Любая - дом родной...

Он не обиделся, как будто обрадовался даже, что я так просто решил проблему ночлега. И все-таки после я пожалел о своих словах.

5. Самая дорогая

Ночевал я действительно в скирде среди поля. Вытеребил что-то вроде ниши, положил соломы под себя и на ноги, а сверху прикрыл ее плащом.

Спать почти не пришлось. Едва уплыли черные клочья туч в недобрых багровых отсветах, натужно завыл где-то буксующий грузовик. Потом свет фар запрыгал по скирде и сквозь реденький занавес спускавшихся соломинок ударил в лицо. "Надо же улечься носом к дороге, - ругал я себя. - Теперь каждая машиненка фарами в лицо полезет".

На всякий случай соорудил перед собой стенку из соломы. Но машина была единственная. Скоро урчанье мотора стихло, и слышалось только шуршанье мышей за спиной, да изредка долетал полусонный лай собачонки в дальнем селе. Перед закрытыми глазами как наяву проплывала чудесная песчаная коса, там, за кустами под берегом, и рыженький мальчонка, что почему-то вошел в сердце, стал родным. Он уже дома, наверно. Шагнул через порог избы, и мать окликнула негромко с постели: "Это ты, Гена? Иззяб, поди, проголодался..." - "Нет, мама, меня дяденька-рыбак ухой накормил. Удочки у него, мама, легонькие, бамбуковые, и спиннинг новенький. Только он все равно поменьше моего наловил". - "Ясно, городской", - вздыхает мать.

Потом представилось Андреево, куда переедет Генка с отцом и матерью. Я бывал там. Село уже не село, а крупный поселок, и кузница Гепкиного отца - настоящая ремонтная мастерская, с автогенной резкой металла, с электросваркой. Вдоль дороги выстроились в ряд новые двух- и трехэтажные каменные дома, на пригорочке - белоснежный клуб, неподалеку - магазин, где и городскому человеку есть на что позариться. Больница не знаю где, но Генка сказал, что есть. Значит, лучше будет и мамке. И река есть в Андрееве - та же самая Студеика. Только, может, щучьи места подальше. Ничего, найдет их Генка.

И вот уже река передо мной, тут, у "Золотого Берега". Закидываю блесну, веду мимо темной колодины, а она вдруг открывает пасть и - хоп! - проглотила железку. Я дергаю, черная громадина щука рванулась, но катушка на тормозе. Треск "успокаивает" речную разбойницу, она тяжело, нехотя идет к берегу. Вот из воды показывается щучья морда со вздутыми жабрами, я хватаю прямо за жабры. Щука бьет меня хвостом, едва не сбивая с ног, но я волоку ее на берег. Там Генка. Зеленые глаза яблоками круглеют от удивления, а я шлепаю щуку на траву и говорю: "На, тащи мамке".

Наверно, не во сне это было, просто думалось, как буду ловить, и сыграло воображение.

В чувство привел холод. Оказывается, еще одной оплошности не заметил: устроил нишу с наветренной стороны. Странно, тогда почему-то не было ветра, а сейчас он так и свистит в соломе, продувает насквозь. Вся скирда шумит, и кажется, будто рядом еще кто-то укладывается спать, дергает солому.

Пришлось подниматься, возводить настоящие стены и спереди и с боков. Оставил только малюсенькую щелку - смотреть на звезду, что поблескивала прямо передо мной. Она была дальняя, холодная, но все-таки улыбалась сквозь ночь, с ней не так одиноко... А вскоре и она пропала, по плащу закрапал, застучал дождь, начал доставать меня сквозь смотровую щелочку. Вот уж действительно: не повезет так не повезет. Все па этот раз получалось не как следует.

Так и зарывался я все глубже в скирду, а едва наметился рассвет, с облегчением выбрался из злополучной ниши, запихал обратно выдерганную солому и пошел греть чай, вытряхивать из карманов и из-за шиворота колючую, цепкую мякину. И, невыспавшийся, поеживаясь от холода, - снова за спиннинг. С ним греешься все-таки.

Я не заметил, как пришел к реке Генка. Увидел его, когда он шагал уже из-за омута - на этот раз без плаща - волок по траве... На свежем ивовом сучке, подцепленные под жабры, волочились сразу две здоровенные щуки, те самые, в существовании которых я, кажется, начинал уже сомневаться.

По-вчерашнему гордо и вместе с тем смущенно улыбаясь, Генка положил их передо мной, широких, пятнистых, мокрых еще, и они забились, вскидываясь, ударяя по земле желто-черными хвостами.

Надо ли говорить, какая зависть грызла меня, когда я как можно бодрее приветствовал его:

- Ну, ты - молодец! Как же ты ловил?

- А во-от...

И он протянул моток тонкой веревки. Прямо к ней шпагатин-кой привязан был кованый щучий крючок, а через полметра - гайка.

- На две попались, а на одной сорвала, - пояснил Генка.

- Так на веревку и ловишь?

- А лучше - не перекусит.

Я рассеянно перебирал в руках до смешного нехитрый щуколовный снаряд, который в моем представлении больше подходил бы для развешивания белья, и глядел то на маленького рыбака, то на его добычу. Глядел, пожалуй, так же, как он на меня, в моем полусне, когда я поймал деревянную колоду, что вдруг обернулась щукой.

- А вы много наловили? - осведомился он. И я опять отвечал бодрым голосом:

- Нет еще, не поймал пока...

Тут и поддел меня Генка с добродушной улыбочкой:

- Голова - два уха...

Мне ничего не оставалось, как смиренно признаться в неумении ловить рыбу. Признание было чистосердечным, и Генка пожалел даже меня, стал подавать советы:

- А вы оттуда, с песочка, попробуйте. У желтого куста плескались вчера.

Я и сам уже пробирался к "Золотому Берегу". Спустился вниз и, размахнувшись удилищем, что есть силы швырнул блесну вдоль омута - улетела даже за тот желтый куст. Перестарался, непридержал катушку, и она раскрутилась, насбрасывала лесу кольцами. Позорная "борода", садись теперь и распутывай! Хорошо еще, леса толстая, разбираться в узлах и петлях легко.

Минуты не прошло, я снова заработал катушкой. Но едва выбрал слабину, почувствовал: зацепился за что-то, волоку по дну какую-то корягу.

Да ладно, хоть поддается коряжина, тащится за блесной. Бывает и хуже. Вот уже совсем близко. И тут увидел: в светлой зыби метнулась в сторону черная тень, увлекая лесу... Щука! Значит, не коряжина, она схватила блесну, едва та приподнялась со дна, трепыхнулась юркой рыбкой. Сон в руку...

Вовремя заметив черную тень, я уже не давал спуску - крутил и крутил катушку, сдерживая щучьи рывки, наконец с ходу вымахнул упрямицу на песок.

- Счастливый ты, Генка! - крикнул, довольный. - Как ты явился, и мне попалась.

Тот проворно спрыгнул ко мне, заговорил, словно не было у него пары отменных щук:

- Здорово! А чего же ты не кричал? Я не видывал, как спиннингом тянут.

- А чего кричать?.. Обыкновенно вытянул: крутил и крутил... Честно говоря, моя щука была поменьше Генкиных, и все-таки "два уха" уже не торчали над моей головой.

- Еще поймаете, - уходя, обнадежил Генка. Значит, хоть немножко поверил в мои способности.

Только не пришлось мне шлепнуть рыбину к его ногам, сказать великодушно: "На, неси мамке..."

Он тащил по луговине свой улов, направляясь прямиком к деревне. Вот-вот кепчонка с выбивающимися золотыми вихрами скроется за кустом. И мне вдруг до боли жаль стало расставаться с ним. Еще не думая зачем, завопил:

- Генка! - И, когда он остановился, подбежал к нему: - На, возьми, - протянул ему свой нож с медными накладками на ручке.

Он вскинул ясные зеленые глаза, переминаясь с ноги на ногу, сказал:

- А вам ведь нужен...

- У меня другой есть.

"В магазине в Ростове, - вспомнилось, - точно такой же".

И я быстро зашагал обратно.

Отдав нож, словно успокоился. Об одном жалел: занятый собой, не расспросил сразу же Генку, как он вытаскивал щук, не дал ему порадоваться переживанием счастливой минуты. Да и о своей удаче сказал слишком сухо.

Конечно, так и было на самом деле: крутил и крутил. Это была, пожалуй, самым бездарным образом пойманная щука, без волнения и настоящей борьбы, без впечатляющего щучьего сальто и "брызг. И все-таки - самая дорогая.