МОЙ ДОМ

(Вступление к рассказам)

Мне он - как человек очень близкий и очень интересный. Ему доверишь сердце - радость, печаль и тревогу. С ним все додумаешь, все встанет на свое место. "Образуется", как говорил у Толстого старик Матвей - слуга Стивы Облонского. С ним хорошо просто так помолчать, осмотреться и всякий раз открыть что-то новое для себя, узнать известное по-иному и заново.

Мне он - как дом родной. Нигде не чувствуешь себя так легко, уютно и спокойно днем или ночью.

Как еще сказать о лесе?

Иногда кажется, здесь я родился. Чуть не первое в памяти - огни лесного костра в дождь или под вечер, в предрассветные ночные часы.

Они сливаются с огнями в деревенской русской печи, у которой царствовала мать. Такие же добрые, родные. Сушили, грели, кормили.

Сюда нес я первое волнение юности, и лес то улыбался мне и шептал: "Любит... любит", то отчужденно качал ветками елок: "Шиш..."

И пение птиц, и лепет, и скрип деревьев под ветром, и шорохи бегущих жителей лесных, и особые запахи... Без этого я не могу быть долго. Хоть раз в неделю должен ко всему этому приобщиться.

Есть свои, особые дни в моей лесной биографии.

День первой капли

Когда-то сидел я на толстом ольховом суку, жмурясь на солнце, пригретый, и увидел: вытопилась капелька из-под снежного кома на верхней мутовке маленькой елочки, на боковом пальчике. И засияла, загорелась от солнца и так, горящая, упала в снег и прожгла его, наверное.

С тех пор люблю в солнечный предвесенний день уйти в лес и смотреть - отмечать этот день как праздник. И всегда посветлеет, загорится что-то в душе, и долго ходишь со счастливой улыбкой.

День козодоя

Это не день даже, а светлая ночь в июне, когда зацветает линнея, и зреет первая земляника, и растут ранние летние грибы. Тогда забавно поет по ночам, уррэкая с переливами и с треском, будто ломится сквозь сучья лось-великан, хлопает крыльями скрытная птица козодой. И хорошо хоть раз в год ее услышать.

Несколько лет назад приятель мой соблазнил меня рекой, и милы стали утренние и вечерние зори у заводей, перекатов. Вошли в память кочующие вьюнки речных струй и живое золото закатов, лежащее на воде: горит оно, плавится и волнуется в этих вьюнках и в плеске крупной и мелкой рыбы. И река тоже стала моим домом.

Полюбились лесные прозрачные речки с теми же родными кострами. И тоже стали складываться особые дни.

День выдры

Стоял я с удочкой под обрывом, а на песчаную косу на той стороне речки вышла из ивняка выдра, шагах в шести. Посмотрела, послушала и прыгнула в воду, подняв светлые брызги, засветив радугу. Кувыркалась, фыркала от удовольствия. Потом нырнула бесшумно - стремительно, ловко.

Я видел ее всю, до ворсинки на гладком и ладном теле.

Когда ушла она вниз по течению и скрылась среди водорослей, мне тоже захотелось войти в хрустально-чистую, студеную воду. И, раздевшись, я долго плескался, счастливо охая, плавал и фыркал, как выдра, наслаждаясь прозрачностью, чистотой и свежестью реки. Она словно молодила меня.

Каждый год, в июне, я прихожу теперь к этой целительной чудесной купели...

Много таких дней и ночей. Какие-то остались у меня для памяти, какие-то легли в рассказы - те, что вместе с сердцем вошли в эту книгу.

Конечно, лес так и остался первой моей любовью.

Красива июньская утренняя река, свежая и чистая, в тенях кустов, в зарослях ирисов, что сбежались к самой воде золотисто-желтыми веселыми толпами.

Но я не становлюсь настоящим поклонником реки. Отчего?

Да ходишь, ходишь по берегу, обивая росу с высоких трав, кидаешь надоевшую блесну, а она все пустая. Если и остается еще надежда поймать что-то, ее убивает иволга из лесочка соседнего. Упрямо, настойчиво спрашивает она:

- Ты фигу ловил? Фигу ловил?

Не совсем по-русски выражается иволга, да я понимаю: "Не ловил, так поймаешь",- хочет сказать насмешница.

И чечевица ей вторит тут же:

- Вы видите? Вы видите?

Мол, видите ли этого чудака: ловить не умеет, а ходит.

И я от реки поворачиваю в лес...

Здесь мне все понятно, просто. И будто в подтверждение, только дошел я до березки, чтоб отдохнуть в тени, с топотом выскочили из-под нее два зайца, прыснули в разные стороны. Один, видно, понял, что я не враг ему, остановился, встал на задние лапки и долго торчал столбиком, разглядывал меня одним глазом. И я его тоже. Выгорел он на солнце совсем рыжий и словно издавна мне знакомый, родной даже.

И вечером, пока отдыхал я, он к костру подбежал. Попал в полосу дыма с запахами грибов из котелка, отбежал чуть, опять столбиком постоял, опять посмотрел на меня, теперь уже другим глазом. Словно сказать хотел: "Так я и знал, что в лес ты вернешься".

Наверное, понятно будет теперь, почему и в рассказах у меня опять лес, а то и сами грибы.