ГРИБЫ-ПОДСНЕЖНИКИ

Кого из горожан увидишь в лесу в апреле? Разве охотников. Остальные считают себя нормальными и сидят себе дома или топают по "духовитому", разогретому солнцем асфальту. Грибники - тоже.

- Какие грибы? Ах, сморчки! Ну это, знаете ли... не грибы, - находят слово помягче и смотрят словно бы сожалеюще. Так и ждешь, полюбопытствуют осторожно: "И не боитесь вы отравиться?"

Я не боюсь. Не знаю, что лучше - подберезовик или апрельский сморчок, белый гриб или сморчок майский. И в двадцатых числах апреля...

Нет, я раньше иду, не вытерпливаю.

По снегу еще, пропеченному солнцем, рассыпчатому, зернистому, искряному, ухая то и дело по колена, по пояс, черпая снежную зернь сапогами (а бывает - и воду подснежную черпая), пробираюсь до тех полян, что рано протаяли донизу. Пробираюсь, жалея всегда, что не взял с собой лыжи.

Тихо в лесу в эту пору. Лишь синица чечекнет, иль пискнет крошечный королек, с елки на елку перелетая, или с поля недальнего донесется журчание звонкое жаворонка. Дятел найдет сухой, голосистый сучок, а может, расщепину ели, забарабанит вдруг носом - раскатится по лесу дробь такая, что кажется - кто-то ломает деревья.

Только в апреле так слышен звук и так резок. Мощный "Ки-ровец" пройдет по дороге лесной - будто с треском проламывается через березы, осины и елки, рычащим, грохочущим эхом вспарывая окрестности на километры.

А установится вновь тишина - слышно, как ящерка шевельнется, прошуршит у подножья сосны, в пожелтевшей, иссохшей траве, пятачком среди снега рыжеющей. Слышно, как шелестит муравей по листочку сухому, из снега вытаянному.

Муравьи - трудолюбцы и жизнелюбцы - устроили дома-стожки на самом лучшем пропеке и теперь выползают на крыши, кишат, сцепившись друг с дружкой, может быть, для тепла, да так, сцепленные, и "текут" с муравейника темной блестящей лавой, пахучей от кислоты, шибающей в нос. Самые смелые лезут и на деревья и падают сверху в снег - ползут, застывая от холода что ни шаг, чуть надвинется на небо тучка.

И комарики, и паучки путешествуют этак же, и лягушки. Не терпится им доползти и допрыгать до теплых болот, ручейков и прудов.

Лес еще голый совсем. Только темнее и словно бы гуще стали ветки, и ольха распустила подвески-сережки в истомной теплыни, и орешник цветет, и кой-где уж проклюнулись, розовеют над снегом бутончики волчьего лыка, и серебрятся сережки-пуховички всяческих ив...

Но вот и полянки заветные, где проглянула только земля, а под снегом... Копни - яркой зеленью брызнут в глаза побеги лесной крапивы.

Добирался я - глянуть: может быть, появился тот самый-самый, из ранних ранний?

Появился!

Как раз на границе земли и снега, под ольховым кустом, - грибы-"сережечники": малюсенькие, сантиметрика по два всего, вазочки хрупкие на ножках тоньше иголочки самой тонкой. Стоят они кучками плотными, а взять захочешь - увидишь: вся кучка та уместилась на старой ольховой сережке, когда-то оброненной, вдосталь промоченной, солнцем пропаренной.

И все необычные эти грибы растут на сережках ольховых, березовых да орешниковых (лещинных).

Прок невелик в той находке, а дивно и радостно. Хорошо в первый раз подышать хоть не сильным, а все же грибным, сморчковым запахом леса. Подышать и сказать себе: "Кончилась ты, зима! Вот-вот и солидным грибам-сморчкам долгожданное время придет - раздольно-весеннее время!"

Да что там "придет"! Уж пришло.

Иди-ка на вырубку старую иль на просеку - возле пней, у самой кромки снега нестаявшего, на мокрой, мерзлой еще земле заметишь волдырики странные. Это - зародыши первых сморчков настоящих. Задастся весна пораньше - первоапрельской шуткой порадует: наберешь ты на суп, если не на жаркое, отличных грибов: и сморчки тут, пусть и некрупные, и строчки, едва приподнявшие колпаки.

Двадцатые числа апреля - совсем теплота. К лесу тогда идешь, плеща сапогами блескучие вешние лужи, ручьи, проминая податливо-талую землю. Над полями, лугами, кустарниками, над лесными полянами - звон! Небо точно до края набито жаворонками. И - куввиканье чибисов-луговок, и неумолчные песни дроздов и бекасов, зябликов, славок, и пеночек, и лесных коньков, тяжелое сопение вяхирей, бормотание тетеревов и гурканье нежных, влюбленных горлинок. И урчанье лягушек в болотах, прудах, шуршанье муравьев, разбежавшихся по лесу. И мелькание бабочек - лимонниц, крапивниц. И - хмельной, будоражными запахами напитанный воздух.

На прогретых полянах, в кустарнике - и голубые, и желтые, розово-синие и желто-зеленые - всяческие цветы: фиалка и ветреница, медуница и перелеска, и лук гусиный, и чистяк, и копытень, и селезеночник, и сон-трава. И сиреневый подснежник стрелами светлыми, новорожденными протачивает лед возле сугроба. И желтеют сережками ивы среди кустов, букетами всюду расставленные, гудящие пчелами ранними, и сереют сережки осин, и облаками зелеными, легкими слетает с ольшаников да орешников последняя цветочная "пыль"...

По оврагам, чащобам знобким синим туманом исходит лежалый снег. Возле него в прошлогодней траве прячется пестрый линяющий заяц. Хвост еще белый, бока пятнистые, а между пятнами шерсть по-весеннему темно-серая. Спугнешь его - бежит по-кошачьи, прижимаясь к земле...

Березняк тебя встретит распахнутый, чистый, от жаркого марева весь дрожащий. А может быть, вздрагивают березы от сока, что переполнил их от корней до тонюсенькой ветки. Вот-вот ударится в почки сок, и лопнут они от напора, открывая зажатые в них листки. Но еще холодна и сыра земля, вся в лужах слезово-прозрачных, и видятся, как сквозь очки, на дне прошлогодние листья, к земле прилепленные, и грибные улитки, еще не прогретые, и скопища белого мотыля - комариков будущих мелких, за неприхотливость прозванных мокрецами (а в прудах да болотах зреет рыжий, солидный комар-звонец)...

Вот нырнула дорога в сырой и сумрачный ельник с осинами. Легко, удивительно здесь идти: был тут когда-то санный путь, лед остался на месте снега укатанного, и дорога не "отошла" - мерзлая, вспучилась длинным горбом, как насыпная. По сторонам, среди елок, осин, подлесок - весь красно-розовый от цветущего волчьего лыка.

Но снова плеснуло солнце, и перед тобой поляна иль вырубка старая, поросшая кустарником, и тоже с волчьим лыком, с пурпурово-синим сочевичником. Тут и ждет тебя волнующая встреча.

Вы видели самые первые сморчки? Как темнеют они островками среди снега, будто раскидана по нему сморщенная картошка? Не всегда застанешь это чудо, когда грибы словно нарочно показывают, что они - подснежники. А кто видел, поймет и волнение грибника.

Апрельские сморчки еще водянисты, даже пахнут больше талой водой, и немного их. Время сморчков по-настоящему - в мае, когда понесется по лесу размеренный, гулкий голос бедовой кукушки, что сладкой болью отдается в сердце самом. Когда запоют соловьи, зацветет черемуха, и лепечут березы мягкой листвой, и со щелканьем сыплются на сухой подстил прошлогодней листвы крепкие чешуйки осиновых почек. Когда вместо снега островами белеет, празднует короткую весну свою кисличка, пестреет звездчатка молочными лепестками.

Сморчки теперь крупные, загорелые, будто побывали на сочинском пляже, крепкие и душистые, с духом грибным настоящим в тонкой смеси с запахом леса, забродившего древесного сока.

Мне особенно милы предмайские дни и начало мая - пора цветенья берез и лиственниц (в лесах наших много уже посланниц далекой Сибири).

Не очень заметны лиственницы. На голых, восково-желтых веточках ломких едва показались пучочки зеленые мягких иголок. Но тут и там горят не сгорая сиренево-красные фонарики будущих шишек, желтеют горошинки пыльников. Скромная, нежная, трогательная красота!

Березы рядом - царицы. Белотелые, темные от сережек распущенных, желто-зеленых, коричневых, сиреневатых, да от лопнувших почек, они так теплы, так прозрачно рисуются в небе, синем-синем и чистом-чистом, промытом дождями и снегом прочищенном! И так величаво колышутся, кланяются на ветру, ладные, стройные, гибкие! Это сама весна, сама прелесть.

В ту пору сморчки вошли в полную силу. Иной раз такой великан, загорелый, ядреный, нежится возле пня, развалясь под солнцем, каждой складкой тепло принимая, - стоял бы только да любовался, вдыхая лесную прель, и мед первых листьев и почек, и этот грибной, возбуждающий дух.

К маю появятся и строчки на трубчатых ножках - точь-в-точь кипарисики, желто-коричневые и сиренево-пепельные по осинникам, чернявые по березнякам, розоватые по ельникам и соснякам. Не так светолюбивы они, стараются не вылезать на вырубки, им лишь бы тепла побольше.

Да простится мне вольность: не могу я строчком называть тот чудесный, развалистый гриб, что в книгах обычно так именуется. Не могу "кипарисик" назвать сморчком - этим общим, неточным именем. Видно глазом простым: сморчок по-обычному сморщен, бесхитростно, бестолково, у строчка шляпка - словно прострочена сверху вниз на швейной машинке, складочки аккуратные, рядами ровными. "Строченый" - вот и строчок.

Встречается в деревнях и другое имя - "торчок". Тоже верное слово. В самом деле ведь так: сморчок обычный - лежит на земле, а эти торчат, будто колышки, ножками воткнутые. И верю я: два хороших и точных слова соединились в одно, и родилось третье - "строчок". Не хитро было им породниться: жили в народе слова "сторчак" и "сторчок", "сторчаком" и "сторчком", то есть именно стоймя, торчком.

За стройность ярославцы называли строчок и стройком, а обычный сморчок у них просто - "бабура".

Да мало ли всяких названий.

Еще одно меткое прозвище строчкам - пожарники, потому что любят они расти па месте кострищ, а после пожара лесного так землю утычут - и не пройти, не задев колпака строченого.

Рядом с деревней, где я родился, местечко есть - Жарь. Видно, и прежде, в давности давней, горело тут, коль званье такое лесу (Жарь, по-старому - Гарь). Вот и недавно в засушливый год выгорел чуть ли не весь он, от края до края. Заглянул я туда по весне - ан повсюду, где пал прошел, строчки и строчки. Точно войско неведомое разноколпачное заняло всё меж пеньков и кустов обгорелых и лежащих еловых вершин. Не по себе даже как-то: черные, серые, кремовые, подсирененные колпаки, и острые, и дутые, как шары, поднялись по всему тому лесу...

Сморчковую шапочку - родственницу строчка - прозвали у нас черемушницей.

Шапочка она - по виду. В самом деле - что шапка висит на ножке-макаронине. А черемушница - по месту излюбленному. Увидишь в осиннике голом апрельском едва зеленеющий куст черемуховый - иди к нему, не обманешься: от черемухи до черемухи и под ней самой торчат "макаронины", на них - темно-серые, буроватые шапки строченые висят, будто сушатся.

Красивы строчки, особенно черные или пепельные, сиреневые или розовые, с колпаками, пришитыми наглухо к ножкам. Но это грибы второсортные, пустоватые, и собирают их, когда мало сморчков настоящих.

Возле старых еловых пней с апреля встречаются и другие "ненастоящие" сморчки.

Грибник-ивановец Н. В. Тихомиров рассказывал о них в письме: "По содержанию вроде бы сморчок, а по форме - какой-то лепесток, свиное ушко или блинчик. По цвету, как сморчок, загорелый, почти коричневый. Ножки нет, пришит к земле, как пуговица. Что это? И брать или не брать?"

Сморчок тот и я называю "блинчиком", хоть он и сморщенный все-таки, иной раз так сильно, что можно подумать: с настоящим сморчком пытался сравняться. "Блинчики" не опасны, да и невкусны: отдают заметно землей, и даже цвет снизу темный подчас, землистый, - может быть, потому, что лежат на земле чуть не всем своим телом.

Похожи на них "пришитые" к земле сморчковые "чашечки" (немецкие знатоки грибов видят в них сходство с бокалами и называют Becherling). Растут они на горелых местах, кострищах, встречаются даже летом, но вовсе безвкусны, вдобавок тонки, и брать их вряд ли захочется.

Другие "чашечки", летние, а чаще - апрельские, майские, похожи скорей на цветы. Желто-оранжевые снаружи, ярко-красные изнутри, в сыром тенистом кустарнике так и горят они, в ряд построившись: "цветут" на палочках мокрых, обычно - черемуховых, запревающих па апрельской жаре.

Обманчива красота этих "чашечек", грибов-цветов: в наших лесах они ядовиты, и об окраске даже можно сказать: она - ядовито-красная. Да не всему же съедобным быть, налюбуешься - тоже неплохо.

Встречаются в апреле и лимонно-апельсиново-желтые "чашечки" (скорее - опять ядовито-желтые), подсиненные, подчерненные по бокам, растущие на самой земле. И они несъедобны, природой созданные с единственной целью, наверное,"- для удивленья людского.

Как все порядочные грибы, сморчки живут на своих грибницах. Лет десять ты можешь ходить к одному и тому же пню, и каждой весной он одарит тебя грибами, если, конечно, весна не морозная, не сухая и на сморчки урожай. Может быть, и не десять лет, а пятнадцать. Важно лишь знать: у свежего пня гриба не найдешь - только на третий, четвертый год пень, запревая, "созреет". А лет через десять - пятнадцать он уже перестарок. Одряхлеет - одна труха, и трудно ждать от него чего-то доброго, путного.

И, как любые порядочные грибы, не любят сморчки места, затравенелые сплошь или так же замшелые, не любят высокие слишком, сухие взлобки и - слишком сырые низины. Держатся больше там, где и раньше, до вырубки, было грибное местечко. Но растет сморчок долго. Иной раз малюсенький гриб найдешь и тут же на пне пометочку сделаешь - число и рост новорожденного. А неделя прошла - он почти такой же, почти не прибавился.

Да и то ведь сказать: на земле на холодной попробуй-ка порасти! Родившись под снегом, он может и месяц дуться, морщиться, крепнуть, пока не начнет высыхать, изветшавши до ватности, пока не пронзят, не забьют его буйные майские травы. Так что побыл на вырубке раз - на другой выходной ищи себе новое место: подрасти не успеют оставленные сморчата, разве что незамеченный прежде сморчок нежданно-негаданно встретишь.

К исходу весны сморчки пойдут и по старому, светлому березняку, и по редкому ельнику, лишь были бы палые ветки, вершинки, пеньки да прель травяная и листвяная. И не диво ли, право: появятся прежде всего на местах белогрибных - на припеках благословенных да возле забытых лесных дорог, по обочинам, да прямо на них, на самих дорогах. И совсем уже диво - бывает, что вместе с грибами подснежными выскочат вдруг и белые, перепутав свой срок.

Чудо такое - на редкость и встретится, может быть, в жизни раз. Да, знать, допекает, случается, и летнюю грибницу, повернутую к вешнему солнцу.

Не знаю большей радости, чем бродить в эту майскую пору в березняках, что лишь одеваются прозрачной, желто-прозрачной свежей, медовой, безмолвной зеленью. "Когда в березах девишник", - сказал бы всеведущий Пришвин.

И зелень эта, и свет слепящий, и пеночек тонкий и ласкающий звон, что сыплется с деревьев на землю, и воздух, пахнущий березовыми клейкими почками, - все чисто, весенне и первозданно-трепетно.

Сначала, забыв обо всем, ты ходишь и слушаешь, смотришь и как бы возрождаешься средь этой теплыни пропёчной, прохлады тенистой и запахов тонких цветочных, живительно-сладких. Потом, как очнувшись на березовой просеке, у приземистых пней, ты видишь...

Перед тобою сморчок. Упруго-бугристый, орехово-желтый, живой, в изменчивых складках немыслимых, тело белое понизу открывающих. А рядом, средь старой, снегами прижатой, дождями прилизанной мокрой травы, - еще и еще. И обнаженные вовсе, донельзя, уже осветленные, загорелые, крепкие, и шишками прущие из-под серой да рыжей прикрытины, темные, сочные, нетронуто-запашистые. Ну так бы и съел их живьем!

Налюбуешься досыта крупным самым - великаном раздутым, рыже-курчавым, таким, что в шляпе едва уместится, и меньшими братьями дружными (точь-в-точь ядра ореха грецкого, кем-то в лесу оброненные). Все - золотятся, буреют ли, как румяные пенки поверх топленого молока, - все приятны, волнующи.

Иной пенек на круг обложен ими, и крутишься, ползаешь около, щупая пряди полеглой травы, потому что и в них, невидимые, растут, наливаются соком грибные комышки. Так же белые ищешь в июле, боясь наступить и на мелкие, молодые, в прятки играющие, и на взрослые, скрытые до поры.

Через неделю, в последней декаде мая, свернешь ты и в лес от просеки. Все больше сморчков появляется здесь, в сторонке. "На отскочке" - как говорят в народе. Шагай, заглядывай к полуистлевшим деревьям поваленным, собирай да радуйся. Да слушай птичье пенье вокруг. Тогда и пичужка самая малая, королек,- наш местный колибри, - не остановится на грустном "си-си", выпевает свое "тюфтюфи, тюфтюфи" потихонечку, еле слышно. Да смотри на зелень, свежую, яркую. На белые острова черемухи, доцветающей по низинам, и - еще белее - коринки, почти безлистой пока; на первые свечки-фонарики елок.

Прелесть грибную сморчковую нарушит лишь солнце само. Оно породило сморчки в апрельскую влажную пору, оно теперь и убьет - высушит, ветошками легкими оборотит. И как не высушить: ходишь и сам ты уже среди просек раздевшись до самой последней возможности.

Сушь и в апреле - беда тем подснежникам.

Заморозки-утренники им не страшны. Под снегом - тепло, на дне лужицы - тоже, хоть как морозь. Спасет и листва, и трава прошлогодняя. Мало ли укрытий найдется! А высунулся на мороз, прихватило ему какую-то складочку - дождется тепла и снова дуется, пухнет, лишь почернеют места отмороженные, метки на память останутся.

Отыщешь такой паленый - сразу видно: бывал в переделках. Спасся сам и еще, бывает, жителям разным лесным дал приют: то комар, под него забрался, то улиточки крошечные в складках ночуют и днюют, то мелкие рыжие муравьишки пустые места в нем обжили, даже яиц натаскали. Может, с ними ему веселее, а вреда - никакого.

Строчки - осиновики, березовики, еловики - хоть любят тепло, морозов, кажется, еще меньше боятся. Промерзнет иной - аж колется под ножом, как есть начисто заледенелый, а потом отойдет - еще выше поднимет колпак свой строченый. Одна тут напасть: поднялся он высоко - и уже остарел: или ослиз, или высох.

Но если снег сошел, а заморозки сушат землю и день, и другой, и третий, да с ветром, да с солнцем, - конец "подснежникам". Только теплый, настойчивый майский дождь размочит грибницы. Но там, к июню, и травы пойдут уже в рост, отнимут и пищу, и соки земные.

Да, знать, просто всему свое время. Доля такая сморчковая: родиться дано им па вешней, холодной, промерзлой земле. А июнь наступил - жди этих грибов до другого апреля.

Разве что из травы да из прелости где-нибудь у ольшаника, у осинника иль черемушника высунутся теперь темно-серые иглы, толстые, точно шорные, - глянут целым ежом диковинным. Хвать - и они тоже пахнут сморчковиной.

Сморчка-иглу не нашел я в книжках. Да разве все в книжки уместится! Чего только не выдумает природа. И не пробовал: не захотелось. Очень уж водянисты они, очень уж подозрительны.

В конце июня, в июле на месте когда-то горевшего костерка увидишь еще редкий гриб-сморчок: белый-белый, на солнце чуть-чуть желтеющий, и тонкий, и хрупкий, а на вид - словно скрученный из бумаги, пустой внутри. Ножка крученая - с ребрышками, шляпка... Да какая там шляпка! Верхушка, лучше сказать, лепестками-лопастями туда-сюда загнутая. Потому и прозван он лопастником.

Забавный гриб, хоть всего-то с палец. И даже съедобный, хоть и немного "мяса" в "бумажине" той, каким-то искусным затейником свернутой.

Самый поздний сморчок - осенний. Такой же бурый, как настоящие, наилучшие майские сморчки. Он все же - особый гриб: на тоненькой ножке, высокой, землистой, и можно сказать, что не сморщен вовсе. Чуть смятым лопухом висит шляпа не шляпа, а так - балахон какой-то. И на вкус этот гриб, конечно, не может никак сравниться со сморчком настоящим. Напомнит он больше те "пуговки", "блинчики", лежащие на земле, что встретятся в мае, в апреле.

Вот, пожалуй, и все о сморчках. А насчет того, что отравиться, мол, ими нетрудно...

Можно, конечно, как, впрочем, другими грибами - тоже. И не только грибами. И мясом, и рыбой.

Но сморчки все же очень вкусны. Едва представишь на сковородке их, распаренные, запашистые, шипящие да постреливающие, ничего другого тебе не захочется. И в супе они хороши (со сметаной!), то ли свежие, то ли сушеные, и отварные соленые, что капуста, похрустывающие на зубах, по вкусу ни с чем не сравнимые.

Помню, рассказывал мне грибник: принес он баночку соленых сморчков жене в больницу. Врач отказал, понятно:

- Что еще за сморчки?

А сам решился попробовать и не смог сдержать удивления:

- Вы знаете, чудесная вещь! Не принесли бы вы баночку для меня?

Так как же быть? Тот говорит - чудесная вещь, другой - грибы ядовитые и ими отравишься запросто.

Тут можно одно сказать: не знаешь гриб - не бери, а берешь - не спеши и не жадничай.

Настоящий знаток и любитель грибов никогда не возьмет престарелый сморчок, что хватают порой новички, соблазнившись величиной, хоть он начал уже рассыпаться или от сырости позеленел, покраснел изнутри. У молодого у самого срежет "подпалины", обмякшие складки и низ, вобравший в себя и сор, и почву, на которой он вырос, у сморчковых шапочек вынет и выкинет ножку, едва побурела она от настоев земного весеннего сока. И промоет, конечно, добротные части: ведь мало ли кто поселился в сморчке, мало ли чего ему в складки набилось.

Есть, кроме красной и желтой "чашечки", и еще опасный сморчок, по книжному - ложный.

Он тоже комканый, но никогда не "сидит" на земле, приподнялся на ножке-фитюльке, вроде той, что у сморчка осеннего. Бывают среди людей натуры: чуть "выдвинулся" - и возгордился, старается хоть на цыпочках, да повыше казаться и ходит индюком, спесью надутый. Так и сморчок тот старается - аж потемнел, красными пятнами пошел с натуги. Ну такого и брать не надо, сразу видать, что вредный.

Сморчков бояться - в лес не ходить. Не бери, в чем не уверен, и точка. А для меня в сморчковую пору забота одна: из лесу придешь - осмотреть себя, не подцепил ли где, лазая по кустам, не принес ли клеща. Их в это время - пропасть, то и дело снимаешь то с руки, то с шеи. Не заметишь, найдет он местечко нежное, вопьется - не скоро вытащишь.

Такова природа: безобразное, опасное, бывает, живет в ней рядом с полезным, прекрасным.